Дом, в котором

Год выпуска: 2011 г.
Фамилия автора: Петросян
Имя автора: Мариам
Исполнитель: Игорь Князев
Корректор: Светлана Бондаренко
Жанр: магический реализм
Издательство: The Black Box Studio
Тип аудиокниги: аудиокнига
Время звучания: 30:24:12

Описание: От издателя: На окраине города, среди стандартных новостроек, стоит Серый Дом, в котором живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой действительно слеп, а Сфинкс — мудр. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. У каждого в Доме есть своя кличка, и один день в нем порой вмещает столько, сколько нам, в Наружности, не прожить и за целую жизнь. Каждого Дом принимает или отвергает. Дом хранит уйму тайн, и банальные «скелеты в шкафах» — лишь самый понятный угол того незримого мира, куда нет хода из Наружности, где перестают действовать привычные законы пространства-времени.
Дом — это нечто гораздо большее, чем интернат для детей, от которых отказались родители. Дом — это их отдельная вселенная.

От исполнителя: О книге написано очень много. «Дом…» признан официально (премия «Большая книга») и огромной читательской аудиторией. Книга странная, с необычной судьбой, в которой, может, и содержится ключ. Мариам много лет уходила в нее, как в убежище, тайный приют от тягот военной жизни. Наблюдательность художника и острый ум сделали этот потаенный Дом очень убедительным и насыщенным красками и деталями. Так эту книгу и читаешь, просто входя в нее и оглядываясь. Читая во второй раз, замечаешь незамеченное, лучше понимаешь знакомое, смакуешь, сочувствуешь. Слушаешь музыку. Словом, живешь. Живешь словом. А что еще надо? Книга не сочиненная, снисшедшая на автора – всегда чудо. Спасибо, Мариам.
Игорь Князев

От корректора: На днях наткнулась на рецензию Дм. Быкова. Вот 2 цитаты из нее. На мой взгляд, первой можно было бы и ограничиться. Остальное «от лукавого»: не о том. Хотя читать было интересно.«Дом, в котором» – замечательное произведение и, очень может быть, дверь в ту новую литературу, которую все ждали. Отсюда и ощущение пугающей непривычности, о котором говорили столь многие, и резкое отторжение, и абсолютный восторг, избыточность которого в некоторых отзывах оскорбляет вкус едва ли не больше, чем упомянутое отторжение
Больше всего этой книге могут повредить слюнявые похвалы, потому что она, конечно, не о больных детях и уж подавно не о брошенных детях: она попадает в самый что ни на есть главный нерв современной литературы…» «Страшный сон, увиденный книжной девочкой, которая прочитала много фэнтези и ознакомилась с книгой Гальего, – вот жанр романа Петросян».
Нет, Дмитрий Львович! Хоть Вы и мэтр, но позвольте с Вами не согласиться.
Книжная «девочка», читающая больше полувека (правда, совсем немного фэнтези — не мой жанр!) и ознакомившаяся с книгой Гальего почти 10 лет назад, осмеливается возражать Вам — никакой это не сон.
Сказка? Да. Притча? Да. Фэнтези? Да. Драма? Да. Реалистический роман? Да, да, да.
А в целом – очень серьезная и в то же время ироничная книга, с живым житейским юмором, написанная простым, понятным языком — понятным любому возрасту: от 12 … до бесконечности. А жанр? …. так ли уж нужно определять его?
Светлана Бондаренко

Мариам Петросян

Дом, в котором…

КНИГА ПЕРВАЯ

Курильщик

...

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов - предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, - обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы - интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами - зубцов и пустырей - стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям - захоронениям его ровесников. Он одинок - другие дома сторонятся его - и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор - длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.

КУРИЛЬЩИК

Некоторые преимущества спортивной обуви

Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей - так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.

Кроссовки я нашел случайно, я давно забыл о них. Старый подарок, уж и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец, подошвой. Я разорвал упаковку, погладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.

В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.

Они привлекают внимание, - сказал он.

Для Джина это нормально - такое объяснение.

Ну и что? - спросил я. - Пусть себе привлекают.

Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.

Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я почти не боялся. То есть боялся, конечно, но вместе с тем мне было все равно. Я даже не стал снимать кроссовки.

Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм, только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.

Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.

Кто хочет высказаться? - спросил Джин.

Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.

Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он хотел еще спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.

Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.

К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле он по-своему издевается над нами…

Он еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать - все, что вообще принято говорить в таких случаях. Все слова, вылезавшие из Гуля, были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.

Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, а от этого получилось только хуже, но от них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде (а ведь колеса надо беречь!), и наконец добрались до главного - до того, что я курю. Если, конечно, можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.

Меня спрашивали, знаю ли я, какой вред наносит никотин здоровью окружающих. Конечно, я знал. Я не только знал, я сам уже вполне мог бы читать лекции на эту тему, потому что за полгода мне скормили столько брошюр, статей и высказываний о вреде курения, что хватило бы человек на двадцать и еще осталось бы про запас. Мне рассказали о раке легких. Потом отдельно о раке. Потом о сердечнососудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях, но про это я уже слушать не стал. О таких вещах они могли говорить часами. Ужасаясь, содрогаясь, с горящими от возбуждения глазами, как дряхлые сплетницы, обсуждающие убийства и несчастные случаи и пускающие при этом слюни от восторга. Аккуратные мальчики в чистых рубашках, серьезные и положительные. Под их лицами прятались старушечьи физиономии, изъеденные ядом. Я угадывал их не в первый раз и уже не удивлялся. Они надоели мне до того, что хотелось отравить никотином всех сразу и каждого в отдельности. К сожалению, это было невозможно. Свою несчастную сигарету-трехдневку я выкуривал тайком в учительском туалете. Даже не в нашем, боже упаси! И если кого и травил, так только тараканов, потому что никто, кроме тараканов, туда не наведывался.

Полчаса меня забрасывали камнями, потом Джин постучал по столу ручкой и объявил, что обсуждение моей обуви закончено. К тому времени все успели забыть, что обсуждают, так что напоминание пришлось очень кстати. Народ уставился на несчастные кроссовки. Они порицали их молча, с достоинством, презирая мою инфантильность и отсутствие вкуса. Пятнадцать пар мягких коричневых мокасин, против одной ярко-красной пары кроссовок. Чем дольше на них смотрели, тем ярче они разгорались. Под конец в классе посерело все, кроме них.

Я как раз любовался ими, когда мне предоставили слово.

И… сам не знаю, как так получилось, но я впервые в жизни сказал Фазанам все, что о них думал. Сказал, что весь этот класс со всеми в нем находящимися, не стоит одной пары таких шикарных кроссовок. Так и сказал им всем. Даже бедному запуганному Топу, даже Братьям Поросятам. Я и в самом деле в тот момент так чувствовал, потому что не терплю предателей и трусов, а они были именно предателями и трусами.

Они, должно быть, решили, что я сошел с ума с перепугу. Только Джин не удивился.

Вот ты и сказал нам то, что думал, - он протер очки и ткнул пальцем в кроссовки. - Дело было вовсе не в них. Дело было в тебе.

Кит ждал у доски с мелом в руке. Но обсуждение закончилось. Я сидел, закрыв глаза, пока они не разъехались. И просидел так еще долго, оставшись один. Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.

Я поднял голову и посмотрел на доску. «Обсуждение обуви. Пункт первый: самомнение. Пункт второй: привлечение внимания к общему недостатку. Пункт третий: наплевательское отношение к коллективу. Пункт четвертый: курение».

Кит умудрился сделать в каждом слове не меньше двух ошибок. Он почти не умел писать, зато единственный из всех мог ходить, поэтому во время собраний к доске всегда ставили его.

Следующие два дня никто со мной не разговаривал. Делали вид, что меня не существует. Я стал чем-то вроде привидения. На третий день такой жизни Гомер сообщил, что меня вызывают к директору.

Воспитатель первой выглядел примерно так, как выглядела бы вся группа, не маскируйся они зачем-то под мальчишек. Как старуха, сидевшая у каждого из них внутри, в ожидании очередных похорон. Гниль, золотые зубы и подслеповатые глазки. Хотя у него по крайней мере все было на виду.

Уже и до дирекции дошло, - сказал он с видом врача, сообщающего пациенту, что он неизлечим. Потом еще какое-то время вздыхал и качал головой, глядя на меня с жалостью, пока я не начал чувствовать себя не очень свежим покойником. Достигнув нужного эффекта, Гомер, сопя и охая, удалился.

В директорском кабинете я был два раза. Когда только приехал и когда надо было вручить рисунок для выставки с дурацким названием «Моя любовь к миру». Результат своего трехдневного труда я окрестил «Древом жизни». Только отойдя от рисунка на пару шагов, можно было разглядеть, что «древо» усеяно черепами и полчищами червей. На близком расстоянии они казались чем-то вроде груш среди изогнутых веток. Как я и думал, в Доме ничего не заметили. Оценили мой мрачный юмор, должно быть, уже только на выставке, но как к этому отнеслись, я не узнал. Вообще, это даже не было шуткой. Все, что я мог сказать о своей любви к миру, примерно так и выглядело, как я там изобразил.

В мой первый визит к директору мелкие червячки в мировой любви уже копошились, хотя до черепов дело еще не дошло. Кабинет был чистый, но какой-то неухоженный. Видно было, что это не центр Дома, не то место, куда все стягивается и откуда вытекает, а так - сторожевая будка. В углу на диване сидела тряпичная кукла в полосатом платье с рюшами. Размером с трехлетнего ребенка. И всюду торчали пришпиленные булавками записки. На стенах, на шторах, на спинке дивана. Но больше всего меня потряс огромный огнетушитель над директорским столом. Он до того приковывал внимание, что приглядеться к самому директору уже не получалось. Сидящий под антикварным огненным дирижаблем, наверное, на что-то такое и рассчитывает. Думать можно только о том, как бы эта штука не свалилась и не убила его прямо у тебя на глазах. Ни на что другое не остается сил. Неплохой способ спрятаться, оставаясь на виду.

Директор говорил о политике школы. О ее пути. «Мы предпочитаем лепить из готового материала». Что-то в этом роде. Я не очень внимательно слушал. Из-за огнетушителя. Он ужасно нервировал. И все остальное тоже. И кукла, и записки. «Может, у него амнезия? - думал я. - И он сам себе постоянно обо всем напоминает. Вот сейчас я уеду, а он напишет про меня и пришпилит эту информацию где-нибудь на видном месте».

Потом я все же послушал его немного. Он как раз дошел до выпускников. Тех, «кто многого достиг». Это были люди на застекленных фотографиях по обе стороны от огнетушителя. Обыденные и обиженные личности, при наградах и каких-то грамотах, которые они уныло демонстрировали камере. Если честно, фотографии кладбищ было бы веселее рассматривать. Учитывая специфику школы, хотя бы одну такую следовало повесить рядом с остальными.

В этот раз все было иначе. Огнетушитель остался, и записки белели на всех доступных и недоступных поверхностях, но в обстановке кабинета что-то изменилось. Что-то, не связанное с мебелью и с исчезнувшей куклой. Акула сидел под огнетушителем и копался в бумагах. Сухой, пятнистый и мохнатый, как поросший лишайником пень. Брови, тоже пятнистые, серые и мохнатые, свисали на глаза грязными сосульками. Перед ним была папка. Между листами я разглядел свою фотографию и понял, что папка набита мной. Моими оценками, характеристиками, снимками разных лет - всей той частью человека, которую можно перевести на бумагу. Я частично лежал перед ним, между корешками картонной папки, частично сидел напротив. Если и была какая-то разница между плоским мной, который лежал, и объемным мной, который сидел, то она заключалась в красных кроссовках. Это была уже не обувь. Это был я сам. Моя смелость и мое безумие, немножко потускневшее за три дня, но все еще яркое и красивое, как огонь.

Должно было случиться что-то очень серьезное, если ребята больше не хотят тебя терпеть, - Акула продемонстрировал мне какой-то листок. - Вот здесь у меня письмо. Под ним пятнадцать подписей. Как это понимать?

Я пожал плечами. Пусть понимает, как хочет. Не хватало еще объяснять ему про кроссовки. Это было бы просто смешно.

Ваша группа - образцовая группа…

Пятнистые сосульки обвисли, прикрыв глаза.

Я очень люблю эту группу. И не могу отказать ребятам в просьбе, к тому же о таком они просят впервые. Что ты на это скажешь?

Я хотел сказать, что тоже буду счастлив от них избавиться, но промолчал. Что значило мое мнение против мнения пятнадцати образцовых акульих любимцев? Вместо протестов и объяснений я незаметно рассматривал обстановку.

Фотографии «многого достигших» оказались даже противнее, чем помнилось. Я представил среди них свою постаревшую и обрюзгшую физиономию, а на заднем плане - картины, одна кошмарнее другой. «Его называли юным Гигером, когда ему было тринадцать». Стало совсем тошно.

Ну? - Акула помахал у меня перед глазами растопыренной пятерней. - Ты заснул? Я спрашиваю, ты понимаешь, что я обязан принять определенные меры?

Да, конечно. Мне очень жаль.

Это было единственное, что пришло в голову.

Мне тоже очень жаль, - проворчал Акула, захлопывая папку. - Очень жаль, что ты такой тупица и умудрился испортить отношения со всей группой одновременно. А теперь можешь катиться обратно и собирать вещи.

У меня внутри что-то подпрыгнуло вверх и вниз, как игрушечный шарик на резинке:

А куда меня отправят?

Мой испуг доставил ему массу удовольствия. Он немного понаслаждался им, перекладывая разные предметы с места на место, вдумчиво изучая ногти, закуривая…

А как ты думаешь? В другую группу, конечно.

Я улыбнулся:

Вы шутите?

Легче было подселить в любую группу Дома живую лошадь, чем кого-то из первой. У лошади было больше шансов прижиться. Несмотря на размеры и навоз. Мне следовало промолчать, но я не сдержался:

Никто меня не примет. Я же Фазан.

Акула по-настоящему разозлился. Выплюнул сигарету и ударил кулаком по столу.

Хватит с меня этих фокусов! Довольно! Что это еще за Фазан? Кто выдумал всю эту чушь?

Бумаги расползлись под его кулаком, окурок упал мимо пепельницы.

Я так перепугался, что в ответ заорал еще громче:

Не знаю я, почему нас так называют! Спросите тех, кто это придумал! Думаете, легко произносить эти дурацкие клички? Думаете, кто-то объяснил мне, что они означают?

Я мельком глянул на огнетушитель и тут же отвел глаза.

Он держался.

Акула проследил мой взгляд и вдруг шепнул доверительно:

Не свалится. Там вот такие штыри, - и он показал мне свой мерзкий палец.

Это было так неожиданно, что я оторопел. Сидел и таращился на него, как дурак. А Акула ухмылялся. И я вдруг понял, что он просто издевается. Я не так давно жил в Доме и все еще с трудом называл некоторых людей по кличкам. Надо быть совсем лишенным комплексов, чтобы в лицо обзывать человека Хлюпом или Писуном, не чувствуя себя при этом полной сволочью. Теперь мне объяснили, что все это не приветствуется дирекцией. Но зачем? Просто чтобы покричать и посмотреть, как я среагирую? И я догадался, что изменилось в кабинете с моего первого визита. Сам Акула. Из неприметного дядьки, прятавшегося под огнетушителем, он превратился в Акулу. В то самое, чем его называли. Значит, клички давались не просто так.

Пока я думал обо всем этом, Акула снова закурил.

Чтобы я больше не слышал в своем кабинете этих глупостей, - предупредил он, вылавливая из моей папки предыдущий окурок. - Этих попыток унизить лучшую группу. Лишить ее полагающегося статуса. Ты понял?

То есть вы тоже считаете это слово ругательным? - уточнил я. - Но почему? Чем оно хуже просто Птиц? Или Крыс? Крысы. По-моему, это звучит намного противнее, чем Фазаны.

Акула заморгал.

Вам, наверное, известно значение, которое все в него вкладывают, да?

Так, - сказал он мрачно. - Хватит. Заткнись. Теперь я понял, почему первая тебя не выносит.

Я посмотрел на кроссовки. Акула был слишком высокого мнения о фазаньих мотивах, но этого я говорить не стал. Спросил только, куда меня переводят.

Пока не знаю, - не моргнув глазом соврал он. - Надо подумать.

Не зря его прозвали Акулой. Он ею и был. Пятнистой, косоротой рыбиной, с глазами, глядящими в разные стороны. Она состарилась и, наверное, была не очень удачлива на охоте, если ее веселила такая мелкая добыча, как я. Конечно, он знал, куда меня отправят. И даже собирался об этом сообщить. Но передумал. Решил помучить. Только слегка перестарался, потому что группа не имела значения, Фазанов ненавидели все. Я вдруг сообразил, что дела мои не так уж плохи. Появился реальный шанс выбраться из Дома. Первая меня вышвырнула, то же самое сделают другие. Может, сразу, а может, нет, но если как следует постараться, процесс ускорится. В конце концов какую уйму времени я потратил, пытаясь стать настоящим Фазаном! Убедить любую другую группу в том, что я им не гожусь, будет намного легче. Тем более, они и так в этом уверены. Возможно, и сам Акула так считает. Меня просто исключили сложным способом. Позже можно будет сказать, что я не прижился нигде, куда меня ни пристраивали. А то ведь могут плохо подумать о Фазанах…

Я успокоился. Внимательно следивший за мной Акула почуял момент просветления, и ему это не понравилось.

Мариам Петросян

Дом, в котором…

КНИГА ПЕРВАЯ

Курильщик

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов - предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, - обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы - интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами - зубцов и пустырей - стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям - захоронениям его ровесников. Он одинок - другие дома сторонятся его - и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор - длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.

КУРИЛЬЩИК

Некоторые преимущества спортивной обуви

Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей - так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.

Кроссовки я нашел случайно, я давно забыл о них. Старый подарок, уж и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец, подошвой. Я разорвал упаковку, погладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.

В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.

Они привлекают внимание, - сказал он.

Для Джина это нормально - такое объяснение.

Ну и что? - спросил я. - Пусть себе привлекают.

Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.

Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я почти не боялся. То есть боялся, конечно, но вместе с тем мне было все равно. Я даже не стал снимать кроссовки.

Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм, только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.

Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.

Кто хочет высказаться? - спросил Джин.

Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.

Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он хотел еще спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.

Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.

К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле он по-своему издевается над нами…

Он еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать - все, что вообще принято говорить в таких случаях. Все слова, вылезавшие из Гуля, были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.

Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, а от этого получилось только хуже, но от них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде (а ведь колеса надо беречь!), и наконец добрались до главного - до того, что я курю. Если, конечно, можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.

Меня спрашивали, знаю ли я, какой вред наносит никотин здоровью окружающих. Конечно, я знал. Я не только знал, я сам уже вполне мог бы читать лекции на эту тему, потому что за полгода мне скормили столько брошюр, статей и высказываний о вреде курения, что хватило бы человек на двадцать и еще осталось бы про запас. Мне рассказали о раке легких. Потом отдельно о раке. Потом о сердечнососудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях, но про это я уже слушать не стал. О таких вещах они могли говорить часами. Ужасаясь, содрогаясь, с горящими от возбуждения глазами, как дряхлые сплетницы, обсуждающие убийства и несчастные случаи и пускающие при этом слюни от восторга. Аккуратные мальчики в чистых рубашках, серьезные и положительные. Под их лицами прятались старушечьи физиономии, изъеденные ядом. Я угадывал их не в первый раз и уже не удивлялся. Они надоели мне до того, что хотелось отравить никотином всех сразу и каждого в отдельности. К сожалению, это было невозможно. Свою несчастную сигарету-трехдневку я выкуривал тайком в учительском туалете. Даже не в нашем, боже упаси! И если кого и травил, так только тараканов, потому что никто, кроме тараканов, туда не наведывался.

Полчаса меня забрасывали камнями, потом Джин постучал по столу ручкой и объявил, что обсуждение моей обуви закончено. К тому времени все успели забыть, что обсуждают, так что напоминание пришлось очень кстати. Народ уставился на несчастные кроссовки. Они порицали их молча, с достоинством, презирая мою инфантильность и отсутствие вкуса. Пятнадцать пар мягких коричневых мокасин, против одной ярко-красной пары кроссовок. Чем дольше на них смотрели, тем ярче они разгорались. Под конец в классе посерело все, кроме них.

Мариам Петросян

Страниц: 320

Примерное время прочтения: 4 часов

Год издания: 2009

Язык: Русский

Начали читать: 3848

Описание:

На окраине города, среди стандартных новостроек, стоит Серый Дом, в котором живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой действительно слеп, а Сфинкс - мудр. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. Для каждого в Доме есть своя кличка, и один день в нем порой вмещает столько, сколько нам, в Наружности, не прожить и за целую жизнь. Каждого Дом принимает или отвергает. Дом хранит уйму тайн, и банальные «скелеты в шкафах» - лишь самый понятный угол того незримого мира, куда нет хода из Наружности, где перестают действовать привычные законы пространства-времени. Дом - это нечто гораздо большее, чем интернат для детей, от которых отказались родители. Дом - это их отдельная вселенная.

Когда в апреле 2009 года объявили лонг-лист «Большой книги» и все стали дружно писать о непредсказуемости четвертого премиального процесса, что «не существует паровоза», который потащил бы за собой других, появились многочисленные прогнозы по поводу того, кто войдет в «шорт-лист», имя Мариам Петросян в списках не значилось и не могло значится, так как ее «Дом» был представлен в рукописном виде.

Не произошло большой революции и после появления официального «шорт-листа». Все опять ломали копья над тем, у кого больше шансов получить премию, словно играли в тотализатор. Имя Мариам Петросян никого не интересовало, пресса называла ее темной лошадкой «Большой книги», хотя попутно куратор премии Михаил Бутов выронил загадочно-пророческую фразу: «Люди возникают из ниоткуда с огромными романами, причем романами хорошими». Уверен, что имел он ввиду именно книгу Мариам Петросян «Дом, в котором». Она сюрприз четвертого сезона уже потому, что М.Петросян не профессиональный писатель и это ее первая и пока единственная книга. Издательство «Livebook» называет эту книгу особенной, потому что она якобы о подростках, у которых жизнь вверх тормашками. Сказка – не сказка, притча – не притча. Многосмысленная философичная вещь с мерцающими подтекстами.

Так почему рукопись М. Петросян «Дом, в котором» прошла в финал «Большой книги». М.Бутов считает, что исключительно за необычность текста и его художественные достоинства, что уже само по себе - признание литературного качества. Мне ближе размышления Фрэнсиса Бэкона о том, что «есть книги, которые надо только отведать, есть такие, которые лучше всего проглотить, и лишь немногие стоит разжевать и переварить...".

«Дом, в котором» «стоит разжевать и переварить».

Первые строки книги, настраивают читателя на минорный лад. «Дом стоит на окраине города. В месте, называемом «Расческой». Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квад­ратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы, и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли – обнесенные заборами пустыри. Труха снесен­ных домов, гнездилища крыс и бродячих собак, гораздо более интересные молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями».

И вот в этом Доме живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой - действительно незряч, а Сфинкс - мудр и загадочен. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. Для каждого в Доме есть своя кличка и каждый проживал в нем за один день столько, сколько в Наружности мы иногда не проживаем и за целую жизнь. Каждого Дом принимал или отвергал.

Хочется сразу предупредить читателей: не стоит позиционировать книгу М.Петросян, как книгу о детях, живущих в школе-интернате или о детях-инвалидах. Последняя тема слишком страшна и обширна. И первый парадокс состоит в том, что Мариам Петросян не социальный работник, она по профессии художник, работает «Арменфильме» в отделе мультипликации. Автор «Дома» не является знатоком инвалидно-интернатовской жизни. Это и к лучшему ибо тогда Дом, наверняка, получился бы слишком мрачным. Описанные Мариам условия и степень свободы воспитанников Дома слишком утопичны и далеки от реальности. Инвалидность героев тоже не более чем одно из условий для создания замкнутой системы, которая идеальна не только для развития сюжета, но и для концентрации поступков, характеризующих героев книги.

Что заставило писательницу, пишущую свою первую книгу, взяться за эту тему? Я открыто об этом ее спросил. «Не знаю. По-моему, это скорее темы находят нас, чем мы их. В моем случае это были персонажи. Они нашли меня, а потом уже заставили выстроить для себя подходящий им мир ».

Мариам Петросян создала по-настоящему хорошую книгу, главная тема которой проста и сложна одновременно: понять человека в человеке, с одним лишь небольшим уточнением, что мы имеем дело с детьми, и не просто с детьми, с детьми с ограниченными возможностями.

Недавно проштудировал занятное пособие одной литературной дамы на тему как стать успешным писателем. Если исходит из концепции данного талмуда, то «Дом, в котором» ни по каким лекалам не может быть успешно продаваемым продуктом, тем более бестселлером, хотя зачастую бестселлеры – это просто красивая обложка с неизвестным содержанием. Роман М.Петросян – это заранее провальная книга, которая принесет издательству убытки. Причины - основных три, опять же исключительно взяв за образец выше упомянутую шпаргалку литературной дамы.

Первая – отсутствие единства стиля. Я бы с этим согласился. Книга диктует личные пристрастия автора. Мариам любит сказки и до сих пор с удовольствием читает их своим двум детям. Свою книгу она относится к жанру "городской сказки", хотя это, наверное, не совсем правильно, но такого понятия как "домовая сказка" не существует, так что она использует наиболее подходящий термин.
Относительно композиции. Боюсь, эта тема требует пространных и долгих рассуждений и все они достаточно абстрактны. В личной переписке Мариам посетовала, что ей «пришлось выбросить из третьей книги сцены происходящего за пределами Дома. Они были необходимы сюжетно, но настолько не воспринимались единым целым с основным текстом, что пришлось с ними расстаться. Так что форма произведения, его структура иногда диктуют автору, ставят свои условия. Впрочем, как и персонажи».
Действительно в композиционном построении «Дома» имеется определенный ералаш, умело созданный Мариам, ты словно перескакиваешь с готовых листов мультипликационного фильма. Вот интермедия, слово театрального обихода, она вводит читателя в курс дела, и сменяется воспоминаниями, которые ведут от первого лица Курильщик, потом снова интермедия, уже другая картинка и ракурс, затем дневниковые записи восьми дней Шакала и так по спирали. Наличие интермедий условно можно сказать делят роман на большие театральные действия и у каждого действия свое неповторимое действие. Свой язык, свои декорации и антураж.

Язык, стиль написания «Дома»» поистине необычаен, возникает ощущение, что ты попадаешь в Зазеркалье, но созданное оно не Л.Кероллом, а художником-писателем Мариам Петросян. Философию книги можно сравнить с мудростью «Маленького принца» Антуана Экзепюри. Каждая фраза рождает какие-то потаенные иллюзии, то, что мы храним у себя глубоко внутри и боимся открыть створки детского сердца

«Толпа» персонажей в самом начале – это вторая из возможных причин «провальности» «Дома» по мнению вышеуказанной литературной дамы.

С первой страницы перед нами разворачивается чуть ли не партийное собрание, очень напоминающее по рассказам, дружинные пионерские разборки и какая феерическая тема: «Обсуждение обуви». Мариам училась еще в советское время и просто волшебно описала стиль того времени. Один из главных героев книги, обитатель стаи Фазанов – Курильщик, защищая «преимущества спортивной обуви» в Доме выливает на неподготовленного читателя столько сразу информации, что невозможно запомнить, кто есть кто, и вообще, куда попал читатель. О том, что это дом для инвалидов он поймет где-то с двадцатой страницы. Героев-подростков в романе очень много, они мелькают, как стеклышки в калейдоскопе, периодически исчезают с поля зрения, потом опять появляются. Много просто проходных героев, в кино или в театре сказали бы массовочных. Литературная дама в своем пособии рекомендует больше трех героев в начале не вводить. «Если текст пишется от первого лица, у героя должен быть свой язык, в котором кислое не будет путаться с пресным. Если этого не сделать, образ получается недостоверный».

Ну, и, наконец, штампы. Они присутствуют в рукописи, но, как ни странно это покажется, благодаря им, «Дом» и обретает тот языковый шарм необходимый для описания Дома, в котором живут наши не простые обитатели.

Существует закон воздействия писательского слова на читателя и Мариам Петросян им прекрасно владеет. Она хорошо видит то, о чем пишет, и благодаря этому, самые простые и порой стертые слова приобретают новизну, действуют на читателя с разительной силой и вызывают у него те мысли, чувства и состояния, какие писатель хочет ему передать.

Я обожаю смотреть в окно, то проехало, тот прошел, облака меняют цвет, форму, птицы носятся, звуки машин, голоса. Опишите его. А что значит описать - это значит подняться над материалом, попытаться проанализировать каждое движение души, смену настроения, всякий поворот. Будучи в нормальном состоянии, надо напрягаться, вспоминать, все равно ошибешься, а в этом состоянии должно быть все точно. Мариам в своем «Доме» удалось не только подняться над материалом, ей удалось осмыслить и обобщить в книге общечеловеческие, бытийные проблемы. Текст влечет за собой целый пласт общемировых символов: дом, окно, дорога, смерть, любовь. Ведь эта книга о том, что дружба преодолевает все преграды, становится выше болезни, агрессии мира, выше смерти. Маленькие герои Мариам - дети - вселенные, которым дано знать Истину. Мариам Петросян поднимает планку проблемы еще выше социальной адаптации: она ставит нас перед собственным незнанием, страхом подобных людей, перед болью, как больных, так и здоровых подростков, которым невероятно трудно найти свою дорогу в «большую жизнь» из вселенского мира детства. Дом – это нечто гораздо большее, чем просто интернат для детей, от которых отказались родители. Дом – это их отдельная вселенная.

Дом ненавидят, склоняют, проклинают, но его воспитанники бояться быть выставленными из Дома в большой мир, который им неведом. И чем больше они ненавидят свой Дом, тем больше они его любят и бояться потерять, потому что он единственное, что у них есть в настоящем. Обитатели Дома не думают о своем прошлом, зачем себе лишний раз сыпать соль на рану, ни о будущем, потому что оно настолько туманно и непредсказуемо, что они сами его бояться, они живут и умеют пользоваться настоящим. У них все общее и их дружба – это равенство всех перед всеми.

Обитатели живут в стаях, так они называют свои группы. Каждая стая – это отдельное государство, вселенная, космос. У каждой стаи свои традиции, кодексы поведения, они не безупречны, но в тех условиях, в которых живут наши герои – это лучшее, что они изобрели. Только в стае можно выжить, только стая поддержит или напротив изгонит, а без стаи не выживешь – закон джунглей он одинаков для всех: кто не за нас, тот против нас. Чтобы оставаться собой в мире, который днем и ночью пытается превратить тебя в кого-то другого, обитателям Дома приходится вести самую жестокую борьбу, на какую только способен человек, и не прекращать ее никогда. Подростки в Доме не только живут, они учатся (правда, об этом Мариам пишет как-то мимоходом, ей не интересна эта область), воюют, дружат, влюбляются. Все живущие в Доме – люди совершенно особенные. Судьба, обделив их физически, взамен дала им что-то более важное, какое-то умение, каждому - своё, как награду и главное – это сострадание.

Парадоксально, но в книге нет ни капли уныния, но это и не оптимистическая трагедия. В «Доме» вы найдете много не придуманного юмора, иронии, доброты. Дом, в котором наши герои растут, взрослеют, ищут свое место в жизни, тот кодекс чести, выработанный ими, у Мариам Петросян вышел абсолютно целостным художественным миром.

«Если ты рожден без крыльев, - утверждала Коко Шанель, - не мешай им расти». У многих героев Дома крылья уже выросли, и они учатся летать. Вот такая объективно реальная и фантасмагорически невероятна книга Мариам Петросян.

Есть такие моменты в нашей жизни, когда мы находим самих себя на распутье, испуганными, запутанными, без дорожной карты. Решения, принятые в тот момент, могут изменить все до конца наших дней. Конечно, когда смотришь в лицо неизвестности, большинство из нас предпочитает развернуться и уйти. Но время от времени люди стремятся к чему-то лучшему, к тому, что найдено через боль одиночества, и нужна невероятная смелость и мужество, чтобы впустить кого-то в свою жизнь или дать им второй шанс. Потому что только когда тебя что-то гложет, ты искренне узнаешь самого себя. И только когда тебя что-то гложет, ты узнаешь, кем можешь быть.

Ошеломляет сила духа обитателей Дома, они словно не замечают своих физических недостатков, хотя большинство людей намного сильнее, чем они думают, они просто забывают иногда в это верить. Взрослые не понимают мира детей, не потому что не могут, потому что не хотят. Они сами себя зачастую не понимают, и детям сложно постоянно всё им объяснять, возможно, поэтому в «Доме» фактически отсутствуют взрослые или роль их минимизирована.

Директор Акула – «сухой, пятнистый и мохнатый, как поросший лишайником пень». Невзрачный, забитый жизнью пожилой мужичок. Создается впечатление, что его в Доме никто серьезно не воспринимает, он не авторитет ни для одной стаи. Но я видел многих директором детских домов, зачастую эти люди не ищут дешевого детского авторитета, они каждодневно выполняют свою рутинную директорскую функцию: выбить, достать, пристроить. Это невидимый труд, который становится зримым только спустя время. Чтобы тебя любили - приходится быть со всеми хорошим каждый день. Чтобы ненавидели - напрягаться не приходится вообще. И нет у Акулы никакой педагогики воспитания своих подопечных, не применяет он ни методы Макаренко, ни Сухомлинского, ни Амонашвили, он просто живет с Домом, потому что и он заложник Дома, у него ничего кроме этого Дома нет. В этом заключается и вся педагогическая философия старого директора – быть со своими детьми, а потом быть похороненным на интернатовском кладбище. Когда ты любишь, стук твоего сердца слышат все вокруг, когда ненавидишь – он отдается лишь в твоей голове, когда умираешь – только ты перестаешь его слышать, но он остается с теми, кто тебя любит…

Как быть с теми, кого ты любил больше всего на свете, а они в ответ тебя предали, бросили, оставили в Доме, потому что ты стал мешать. Мать отдает Лорда в Дом, не потому что он инвалид, просто он не такой как все. У мальчика немного проблемы с психикой, внимание, забота, любовь взрослых сделали бы свое чудодейственное воздействие, но матери надобно решать свою личную жизнь, пока еще время не ушло, и поэтому выход простой - Лорда в Дом, как говорится, с глаз долой и сердца вон.

Поражаешься тому, что в Доме, среди детей нет ни одного двуличного ребенка, который жил бы по принципу: и нашим и вашим или одно лицо для себя, другое для Дома. Такой бы обитатель вскоре бы запутался и перестал понимать, какое лицо из двух подлинное.

Герои Дома, прошедшие в своей маленькой детской жизни, через Крым, Рым и медные трубы, не боятся, в отличие от нас, совершать ошибки, спотыкаться и падать, потому что знают, чаще всего величайшую награду приносит то, что больше всего нас пугает. Каждый из нас может добиться многого, даже больше, чем представляет себе, нужна только сила духа. М.Петросян создала в своем «Доме» такие ситуации и условия, при которых ее герои делаются живыми. Особенно яркие образы Слепого, Курильщика, Табаки, ну и конечно Лорда, в него не возможно не влюбиться и от того страшно его потерять в третьей части книги. Но я завидую Лорду, потому что вижу, как его отсутствие влияет обитателей Дома, которые его знали. Он что-то для них значил, они его любили.

Смерть и Одиночество, как призраки неуловимо присутствуют на страницах «Дома». Поразительно, что обитатели Дома не бояться о них говорить открыто, не бояться их физически. Возможно, для одних – смерть это избавление от одиночества, как, например, для Лорда. Для других вечное одиночество в Доме, как смерть, которая никак не приходит и не желает их освободить от внутреннего одиночества, как для Слепого.

Книга Мариам, как никакая другая, верна заветам Крапивина: что-либо исправить возможно только в детстве. «Дом» как призыв. Не дай своему огню погаснуть, необратимо, искра за искрой, не дай утонуть в болоте безнадежности под названием «ещё нет» и «уже нет». Не дай герою в твоей душе погибнуть в отчаянной тоске по жизни, к которой ты стремился, но так и не достиг. Мир, который ты ищешь, может быть обретен, он существует, он реален, он достижим, он твой. Если вы всмотритесь в героев «Дома», то, возможно, увидите кого-то, похожего на вас. Кого-то, кто пытается найти свой путь. Кого-то, кто пытается определиться в этом мире. Кого-то, кто пытается найти самого себя. Иногда нам кажется, что мы одни в этом мире, кто борется, кто не знает, что делать дальше. Но это чувство ложно. Но если вы найдёте в себе храбрость встретиться с этим чувством снова, кто-то или что-то найдёт вас и поможет вам. Потому что все мы иногда нуждаемся в небольшой помощи. Кто-то, кто поможет нам услышать музыку в этом мире, напомнит, что не всегда будет так. Это кто-то - там. И когда-нибудь он найдёт вас. Книга М.Петросян как раз об этом, книга о большой человеческой вере.

Лауреат Нобелевской премии по литературе Канетти Элиас как-то заметил: «Роман не должен спешить». Мариам Петросян писала свой «Дом» свыше десяти лет. Из нашей личной переписки. «Книга была написана примерно в 97-ом. А самый первый вариант был написан в конце восьмидесятых. Я начала писать о Доме, когда была ровесницей его героев. А рисовала их раньше, чем начала о них писать. Так что замысел и герои намного старше, чем сама книга. Ту, самую первую версию я отпечатала на печатной машинке, проиллюстрировала и отдала в переплет. По размеру и весу получился энциклопедический словарь. Печатная машинка не дает возможности форматировать текст и печатать с двух сторон листа. Финал там отсуствовал. Сама история была намного мрачнее, пафоснее и кровавее. Лет через пять я вернулась к ней. Тогда я написала второй вариант книги, а сразу после него - третий. Они немного отличались, хотя там было довольно много общих сцен. К вопросу о композиции. Первая книга была от лица Курильщика, вторая о Кузнечике, третья "Шакалиный восьмидневник". Я распечатала ее в трех экземплярах, разделив на два томика. Продолжение тоже было, но только разрозненные, незаконченные главы. Финала не было». Дальше книга попала в Москву, долго путешествовала, перемещалась, пока не попала именно в те руки, которые ей и необходимо было попасть. Всё происходит ровно тогда, когда нужно.

Я ведь мог так и никогда не прочитать «Дома», если бы не восторженный, даже страстный призыв одного из френдов ЖЖ с просьбой отдать свои голоса за книгу Мариам в открытом голосовании, традиционно устроенном «Большой книгой». Любопытство не порок, понимаю, что этой сентенцией я Америки не открываю, но для того, чтобы отдать свои 10 баллов, я решил хотя бы глазами пробежать несколько страниц, чтобы иметь представление о том, за кого отдаю свои баллы. Честно скопировав две части рукописи, я приступил к чтению и больше оторваться не мог. И даже, когда все было прочитано, книга не оставила равнодушным, накатывала и накатывала, словно бурные и неспокойные воды горной реки.

Вся наша жизнь – как неспокойная горная река. Вот он – маленький, чистый, хрустальный родничок, едва-едва зародившись, весело и озорно журча устремляется вниз, навстречу большой жизни, большим открытиям. И бежать бы ему быстро и легко, огибая большие валуны и подводные камни, пока не превратится он спокойную реку, медленно и с достоинством несущей груз своих вод…. Так бывает. Так часто бывает. Но бывает и другое. Откуда не возьмись в этот ручеек вплетается другой. Может долгожданный и вполне закономерный. И тогда уже вместе – легко и спокойно навстречу судьбе…. Так тоже бывает. Можно плыть-бежать спокойно и весело, радуясь жизни и всему тому, что впереди. Но есть и перекаты, неспокойные перекаты, когда ручей уже не журчит, а бурлит, глухо клокоча, разбрызгивая себя в разные стороны. И неведомо никому, что творится там, в глубине, где вода бешеным ритмом заворачивается в глубокие воронки и водовороты, белой рваной пеной вырываясь на осклизлые камни…. Но позади перекат – и опять вместе, опять вперед, опять беззаботно и открыто навстречу неизведанному. А сколько еще будет таких перекатов, сколько водоворотов и неспокойных мест…. А будут ли они? Может без них лучше? Спокойнее? Кто знает…..

Кто знает, куда приведет героев Дома и нас с вами жизнь, путь долог, и в итоге само путешествие и есть цель. Поэтому Дом, созданный Мариам Петросян, будет стоять на том же месте «на окраине города, среди стандартных новостроек», будет ждать новых своих обитателей, которые создадут новые стаи и выпускать старые стаи в неведомый и страшный мир реальности, но мы все равно будем каждый раз возвращаться обратно в Дом, в котором…